Все мы родом из детства - Екатерина Мурашова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот тут я впервые засомневалась в своих умозаключениях о подростковом кризисе. Всмотрелась в лицо Андрея, и его глаза… действительно показались мне тускловатыми.
Отправила отца в коридор, стала говорить с мальчишкой. Никакого конфликта ни в школе, ни даже дома решительно не выявлялось. Да, в школу ходить и учиться не хочет. И на музыку не хочет (да и не хотелось никогда, родители заставляли). И на шахматы не хочет. И на программирование. И вообще никуда. Не, с родителями никаких конфликтов, просто они пристают, чтобы в школу ходил и уроки делал. Не, он понимает и не обижается на них, они работают много, нервничают, у них ипотека за квартиру…
Депрессия? Я много читала в профессиональных журналах о том, что в развитых странах она стремительно молодеет и буквально становится эпидемией… Выходит, до нас тоже добралось? Или еще что пострашнее депрессии? Ведь вот так именно, нарастающим отсутствием интереса к жизни манифестирует себя простая шизофрения… Мгновенно накрутила себя, сама испугалась своих предположений, быстренько протестировала Андрея простеньким опросником про депрессию – вроде совпадает…
Выгнала в коридор Андрея и очень осторожно, но настойчиво предложила отцу сводить сына к врачу, психоневрологу. Отец, вопреки моим предположениям, слова «депрессия» не испугался, а скорее обрадовался ему.
– Так это, значит, действительно болезнь? Можно таблетками лечить? Вот спасибо, что вы разобрались и сказали, а то мы уж и не знали…
Они ушли, а я осталась в некоторых сомнениях насчет «разобралась». Но тут уж лучше перебдеть…
В следующий раз пришли отец и мать – без Андрея. Я не сразу вспомнила, но потом спрашиваю:
– Как Андрей?
– Все плохо, – отец комкал в сильных пальцах взятую с моего стола головоломку. – Психоневролог сразу прописал таблетки. От них стало только хуже. («Не депрессия!» – поняла я.) Он сначала был совсем заторможенным, а потом стал агрессивным. Нас направили к психиатру – очень хорошему, по отзывам, специалисту, именно по подросткам. Тот сказал, что пока «караул» кричать рано, но кое-что настораживает. Прописал другие препараты. От них Андрей стал явно спокойнее, даже какое-то время без пропусков ходил в школу. А потом вдруг отказался пить таблетки, снова стал прогуливать, а когда мы надавили, стал говорить о самоубийстве, о том, что не хочет жить…
– Ч-черт… – прошипела я. На фоне имеющегося анамнеза угроза суицида вполне реальна. И что я им сейчас скажу?!
– Мы бы хотели… Андрей категорически отказывается ехать в ПНД или Бехтеревку, насильно я его тащить физически не могу, а вот к вам, в поликлинику, согласился (тут я уже было загордилась впечатлением, которое произвела на подростка короткая беседа со мной…) – потому что мы напротив живем и на метро ехать не надо.
– Что ж, приводите.
– Да, – легко подтвердил Андрей. За время, пока мы не виделись, он сильно вытянулся и ссутулился. – Не хочу так жить. Лучше удавиться.
– Как именно – так? – ухватилась я.
Подросток молчал. В этот раз мне показалось, что он не не хочет, а не может, не умеет ответить. И ждет, чтобы я ему возразила. Вспомнив, что когда-то Андрей интересовался животными, я рассказала ему, как работала в цирке шапито, о цирковых людях и еще о смерти слонихи Кроспи в Ленинградском зоопарке, о том, как мы все, даже старый слон Сюн, пытались ее спасти…
– Так – тоже не хочешь?
– Так – хочу, но это же… – и вдруг голос Андрея стал выше на два тона и почти дикий блеск в глазах: – А вы не врете?! Так действительно бывает?!
– Как? – слегка опешила я. – Что кто-то в зоопарке работает? Ну разумеется, мог бы и сам сообразить, – я усмехнулась, хватаясь за спасительную иронию. – Если есть зоопарк, звери, кто-то за ними непременно навоз убирает…
– Нет! То, что вы сказали: провалилась на экзаменах, ну, пошла работать туда, где интересно… в цирк… Это бывает?
– Боже мой… Давай-ка всё с самого начала.
* * *– У меня в молодости был приятель, – говорила я. Теперь родители Андрея снова сидели напротив меня. – Он вырос в маленьком крымском городке. Представьте себе: СССР. После окончания курортного сезона весь городок впадал в кому. Желтые листья по колено, тишина. Он пошел в первый класс. Учительница была приезжая, по распределению. Он влюбился в нее. Она говорила: «Учитесь, дети, главное – хорошо учитесь! Если вы не будете учиться, то станете дворниками и будете улицы мести. А если будете хорошо учиться, то вырастете и будете ходить в белых халатах и только кнопки нажимать». Мой приятель приходил домой и звездными бессонными ночами ворочался в своей кроватке: быть дворником и мести остро пахнущие опавшие листья было вроде неплохо, но обожаемая учительница это осуждала, и, стало быть, – нельзя. А ходить в белом халате и нажимать кнопки совершенно не хотелось. У малыша была активная натура, и в конце концов, получив три высших образования, он стал преподавателем сценического движения в одном из московских театров. А тогда, в детстве, не находя себя в предложенном выборе, он плакал от бессилия…
Вы сказали своему сыну, – наплевав на приличия, я обвиняюще уставила в них палец, – «жизнь – суровая штука. Человек в ней по определению не может делать то, что он хочет. Мало ли чего мы с матерью хотим…» Вы неоднократно говорили ему, что не любите свою работу, но честно делаете ее, потому что она хорошо оплачивается, и это дает возможность вашей семье есть, пить, отдыхать на море и оплачивать кредиты…
– Я хотела быть врачом, но в медицинский без блата было не поступить, – мать, как в школе, подняла руку. – И еще ландшафтный дизайн, но это же рисунок надо было сдавать… Ну а потом вообще стала бухгалтером. Как еще женщина с ребенком может прилично заработать?
– А я слышала, как некоторые специалисты сравнивают бухгалтерию с поэзией, – заметила я.
– Только не я! – открестилась женщина. – Может, и надо было попробовать в медицинский…
– А я вообще никем не хотел, – признался отец. – Если только футболистом, но это же несерьезно. Потом родители сказали: надо высшее образование, ну, я поступил в ЛЭТИ и не жалею, мне потом пригодилось…
– А про хрестоматийных дворников, романтическое убежище всех лоботрясов, которыми грозили еще нам, в мои школьные годы, вы сказали…
– Да! Я ему говорил, что дворником его тоже не возьмут – там всё гастарбайтерами занято…
– И теперь вы удивляетесь, что Андрей почему-то не хочет жить ту жизнь, которую вы ему предложили как единственный вариант? Он вам, родителям, самым значимым людям в своей жизни, поверил – понимаете? И это и есть самое страшное…
– Но что же нам теперь делать?! Что ему сказать? Что всё, что мы говорили раньше, – неправда?
– Слова – ерунда. Андрей уже их не услышит. Только ваши дела и ваши эмоции имеют значение. Подтянуть все резервы! Вам – идти на курсы ландшафтного дизайна или уж какой-нибудь шарлатанской фитотерапии. Дома подробно рассказывать о полученных впечатлениях. Вам – найти любительскую футбольную команду «кому за тридцать» и посещать тренировки и матчи. Или, если не найдете, организовать ее прямо в своем дворе. Покажите ему в деле всех людей, кого сможете достать, которые любят свою работу. Поддержите любой бредовый проект, который он вам представит в качестве теста ваших усилий и подросткового протеста одновременно. Делайте же что-нибудь, черт возьми, иначе он действительно, чего доброго, из окна прыгнет!
– А-а-а… – тихо простонала женщина.
– А ко мне пусть походит. Ни для чего, так просто…
* * *Спустя полгода Андрей сделал пирсинг в десяти местах и татуировку на плече, выкрасился в синий цвет, оделся в черную кожу и идеологически проводил время с друзьями в каких-то то ли разрушенных, то ли недостроенных домах. Обычный подросток. Срочно добирал то, что пролежал на диване. Во время последнего визита ко мне сказал, что хочет стать психологом.
– Да тебя в таком виде даже дворником не возьмут! – засмеялась я.
– Ага! Так я вам и поверил! – засмеялся он в ответ. – Ну, я побежал! Надо еще на батю поглядеть, приколоться – он сегодня на воротах стоит!
И ушел болеть за отца, который за это же время неожиданно преуспел в дворовом футболе.
Стать инвалидом
Лето – удобное время для экспериментов на детях. Они сидят на даче, многие отлучены от любимого компьютера жестокими родственниками и находятся в состоянии сенсорной депривации.
А если ее (депривацию) еще усилить?
И заодно обострить некоторые чувства и приобрести новый опыт?
Дети и молодежь любят эксперименты, это все знают. Почти все исследования, о которых в последнее время пишут, выполнены на студентах. Студенты – очень нерепрезентативная выборка, если говорить о популяции в целом, поэтому выводы ученых иногда бывают такие смешные. Я уже – увы! – давно не ученый и выводов почти не делаю, только опрашиваю людей или эксперименты ставлю – остаточная, почти рефлекторная исследовательская активность.
